Теперь я буду сохнуть от тоски
И сожалеть, проглатывая слюни,
Что недоел в Батуми шашлыки
И глупо отказался от сулгуни.
Пусть много говорил белиберды
Наш тамада – вы тамаду не троньте, –
За Родину был тост алаверды,
За Сталина, – я думал – я на фронте.
И вот уж за столом никто не ест
И тамада над всем царит шерифом, –
Как будто бы двадцатый с чем-то съезд
Другой – двадцатый – объявляет мифом.
Пил тамада за город, за аул
И всех подряд хвалил с остервененьем, –
При этом он ни разу не икнул –
И я к нему проникся уваженьем.
Правда, был у тамады
Длинный тост алаверды
За него – вождя народов,
И за все его труды.
Мне тамада сказал, что я – родной,
Что если плохо мне – ему не спится, –
Потом спросил меня: «Ты кто такой?»
А я сказал: «Бандит и кровопийца».
В умах царил шашлык и алкоголь, –
Вот кто-то крикнул, что не любит прозы,
Что в море не поваренная соль –
Что в море человеческие слезы.
Но вот конец – уже из рога пьют,
Уже едят инжир и мандаринки,
Которые здесь запросто растут,
Точь-в-точь как те, которые на рынке.
Обхвалены все гости, и пока
Они не окончательно уснули –
Хозяина привычная рука
Толкает вверх бокал «Киндзмараули»…
О как мне жаль, что я и сам такой:
Пусть я молчал, но я ведь пил – не реже, –
Что не могу я моря взять с собой
И захватить все солнце побережья.